Правда шурави:
Знаете, в чем уникальная черта русских на войне?
Это не храбрость, как многие из вас наверняка сейчас подумали. Безусловно, наши воины храбры. Даже невероятно храбры. Но есть народы на поле боя не менее храбрые, чем мы. Взять тех же японцев, которых, кстати, называли «азиатскими русскими».
Наша уникальность в другом. Мы сентиментальны. Да, именно так. Причем, если у других народов, так же немыслимо сентиментальных в жизни, это качество во время войны уходит (как, например, у испаноязычных наций), то у нас — нет. У нас наоборот, во время войны это качество в чем-то даже усиливается.
Нет, мы отнюдь не плюшевые медвежата. Когда мы сражаемся, мы можем быть не только немыслимо храбрыми, но и невероятно жестокими. Но только наша жестокость другая. В ней нет ни блеска, ни искрометности. Она вырывается из нашей души, как крик отчаяния, как нечто крайнее, экстремальное.
Потому что, в отличие от других, мы ею не наслаждаемся. Мы не любим свою жестокость. Мы ее ненавидим. Наша жестокость — сквозь слезы. И горе тем, кто ее пробуждает. Именно поэтому, возможно, она невероятно сильна. Она — нечто абсолютно мрачное, хтоническое, как черный селевой поток безлунной ночью. Поток, из которого невозможно напиться, в котором невозможно искупаться, невозможно даже стоять с ним рядом. Поток, несущий лишь камни и клокочущую жидкую землю, превратившуюся в смерть. И мы побеждаем даже самых сильных врагов. Почему? Суворов сказал: «Мы — русские. С нами Бог» (с). А если так, то кого нам бояться?
Но наша жестокость только на поле боя. Она практически никогда не выходит за его пределы. Побежденный враг мгновенно перестает быть врагом, вернее - перестает восприниматься как враг. Именно поэтому мы практически никогда не добиваем своего врага. Да, мы за это расплачиваемся, но ничего не можем с собой поделать. Таковы уж мы.
Отыгрываться на поверженном враге — это не наше. Это — не по-русски. Даже понимая, что гада надо добить, мы этого не делаем. Это отвратительно нашей натуре, которая остается сентиментальной даже на войне. У НАС не принято измываться над пленными. Если для большинства других европейских народов и для всех азиатских это норма, то для нас — признак днища.
А еще у нас не принято побежденные народы растаптывать. Император Александр I не просто запретил сжигать Париж — он даже запретил взрывать мост, некогда названный в честь одной из их побед над нами. Жест абсолютно немыслимый для всех остальных. И это после того, как «цивилизованные европейцы», захватив Москву, устроили конюшню в храме, где лежали кости наших царей.
А командование советской армии приказывало расстреливать солдат за насилие и грабеж по отношению к немецкому населению тех территорий гитлеровской Германии, что были захвачены нами. И советские солдаты относились к этому с пониманием даже после того, как только что прошли по русским землям, побывавшим под гитлеровским игом, и увидели обгоревшие кости деревень, сожженных вместе с жителями, увидели концлагеря, узнали, что стало с их близкими, оставшимися на территориях, потерянных в 1941 году. Даже после этого русский солдат остался русским.
И остается всегда, даже понимая, что поверженный враг, оклемавшись, может прыгнуть снова. Что он и делает периодически. Но мы никогда не станем другими. Война — это убийство. И каждый враг моего народа, сколь бы дерзок он ни был, на самом деле знает: лучше всех на планете мой народ умеет убивать. Но мой народ этим не упивается. Для него это не радость, а тяжкая ноша. И еще он сентиментален. Да, он умеет ненавидеть своих врагов и умеет их наказывать. Но он никогда не позволит себе опуститься до их уровня. Просто потому, что мы — русские. И с нами Бог.
А это не самая высокая цена, которую можно уплатить за то, что Он с нами.
💣 @Mikle1On
Знаете, в чем уникальная черта русских на войне?
Это не храбрость, как многие из вас наверняка сейчас подумали. Безусловно, наши воины храбры. Даже невероятно храбры. Но есть народы на поле боя не менее храбрые, чем мы. Взять тех же японцев, которых, кстати, называли «азиатскими русскими».
Наша уникальность в другом. Мы сентиментальны. Да, именно так. Причем, если у других народов, так же немыслимо сентиментальных в жизни, это качество во время войны уходит (как, например, у испаноязычных наций), то у нас — нет. У нас наоборот, во время войны это качество в чем-то даже усиливается.
Нет, мы отнюдь не плюшевые медвежата. Когда мы сражаемся, мы можем быть не только немыслимо храбрыми, но и невероятно жестокими. Но только наша жестокость другая. В ней нет ни блеска, ни искрометности. Она вырывается из нашей души, как крик отчаяния, как нечто крайнее, экстремальное.
Потому что, в отличие от других, мы ею не наслаждаемся. Мы не любим свою жестокость. Мы ее ненавидим. Наша жестокость — сквозь слезы. И горе тем, кто ее пробуждает. Именно поэтому, возможно, она невероятно сильна. Она — нечто абсолютно мрачное, хтоническое, как черный селевой поток безлунной ночью. Поток, из которого невозможно напиться, в котором невозможно искупаться, невозможно даже стоять с ним рядом. Поток, несущий лишь камни и клокочущую жидкую землю, превратившуюся в смерть. И мы побеждаем даже самых сильных врагов. Почему? Суворов сказал: «Мы — русские. С нами Бог» (с). А если так, то кого нам бояться?
Но наша жестокость только на поле боя. Она практически никогда не выходит за его пределы. Побежденный враг мгновенно перестает быть врагом, вернее - перестает восприниматься как враг. Именно поэтому мы практически никогда не добиваем своего врага. Да, мы за это расплачиваемся, но ничего не можем с собой поделать. Таковы уж мы.
Отыгрываться на поверженном враге — это не наше. Это — не по-русски. Даже понимая, что гада надо добить, мы этого не делаем. Это отвратительно нашей натуре, которая остается сентиментальной даже на войне. У НАС не принято измываться над пленными. Если для большинства других европейских народов и для всех азиатских это норма, то для нас — признак днища.
А еще у нас не принято побежденные народы растаптывать. Император Александр I не просто запретил сжигать Париж — он даже запретил взрывать мост, некогда названный в честь одной из их побед над нами. Жест абсолютно немыслимый для всех остальных. И это после того, как «цивилизованные европейцы», захватив Москву, устроили конюшню в храме, где лежали кости наших царей.
А командование советской армии приказывало расстреливать солдат за насилие и грабеж по отношению к немецкому населению тех территорий гитлеровской Германии, что были захвачены нами. И советские солдаты относились к этому с пониманием даже после того, как только что прошли по русским землям, побывавшим под гитлеровским игом, и увидели обгоревшие кости деревень, сожженных вместе с жителями, увидели концлагеря, узнали, что стало с их близкими, оставшимися на территориях, потерянных в 1941 году. Даже после этого русский солдат остался русским.
И остается всегда, даже понимая, что поверженный враг, оклемавшись, может прыгнуть снова. Что он и делает периодически. Но мы никогда не станем другими. Война — это убийство. И каждый враг моего народа, сколь бы дерзок он ни был, на самом деле знает: лучше всех на планете мой народ умеет убивать. Но мой народ этим не упивается. Для него это не радость, а тяжкая ноша. И еще он сентиментален. Да, он умеет ненавидеть своих врагов и умеет их наказывать. Но он никогда не позволит себе опуститься до их уровня. Просто потому, что мы — русские. И с нами Бог.
А это не самая высокая цена, которую можно уплатить за то, что Он с нами.
💣 @Mikle1On
2 329 353
24 марта
