Посты

ПОСЛЕДСТВИЯ ЦЕНЗУРЫ

Совсем с ума посходили. Понятно, что цензура - типичнейший признак авторитарного режима. Без запрета на книги, газеты, информацию власть удерживать невозможно. Не случайно, что российская конституция, пока она действовала, запрещала цензуру. В ней написано "цензура запрещается".

Но тут пошло какое-то обсуждение цензуры как будто в ней может быть что-то хорошее. Конечно, может быть в каком-то извращенном смысле – что так плохо, что даже хорошо. Ну и, конечно, у цензуры есть «выгодприобретатели» - те авторы, кого читали бы меньше, потому что цензура ограничила или испортила произведения других авторов.

Поскольку я тут вспоминал, перебирая, все лучшие русские романы ХХ века, можно посмотреть какой чудовищный ущерб русской литературе, писателям и читателям, был нанесён цензурой.

Из-за цензуры с запозданием на десятилетия к читательницам и читателям пришли, только из великих русских романов ХХ века – «Раковый корпус», «В круге первом» и «Архипелаг ГУЛаг», «Мастер и маргарита», «Белая гвардия» и «Собачье сердце», «Котлован» и «Чевенгур», «Между собакой и волком» и «Школа для дураков», «Доктор Живаго», «Жизнь Арсеньева», «Александр I», «Приключения Ивана Чонкина», «Лолита», «Дар» и «Другие берега», «Ожог» и «Остров Крым», «Заповедник» и «Компромисс» …

Грубо говоря, практически вся великая русская литература ХХ века была недоступна читателям внутри страны на протяжении десятилетий.

Проще назвать важные романы, которые прошли через цензуру – «Тихий Дон», "Зависть", «12 стульев», «Золотой теленок», «У войны не женское лицо», «Нетерпение». Каждое из этих произведений было цензурой серьёзно покалечено. Не пострадавших от цензуры хоть сколько бы значимых романов просто нет.

Про мировую литературу ХХ века можно и не говорить. Был доступен, может, 1% от важных произведений. Если считать «формальную доступность» («Иностранка» или издания мизерными тиражами»), ну, может, 10%. Всё равно, как и в случае с русской литературой, позорно маленькая доля.

Точно так же можно и не говорить про русскую публицистику. Не знаю, кто занимался этим серьёзно, но я не могу вспомнить ни одного – ни одного – значимого публицистического текста, написанного русским автором между, скажем, 1945 и 1985, который был бы прошёл цензуру. «Размышления о мире и прогрессе», «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», «Письмо Сахарова-Медведева-Турчина» или там книги Зиновьева и Медведевых, книги по философии, этнографии, истории. Потери для читательниц и читателей, находившиеся внутри СССР – это чудовищные потери.

По поводу «Момента истины» хотя бы знать – все эти разведшколы и т.п., все эти пойманные и разоблаченные шпионы – они существовали на самом деле? Правда ли, что немцы забрасывали на нашу территорию сотни разведгрупп? Немецкие-то архивы открыты полностью, у каждого действия есть исходный след.

Понятно, что не может быть весь шпионаж выдумкой. Отдельные переходы границ – например, представителей антикоммунистской эмиграции, с последующим задержанием, хорошо задокументированы. Но это мелкие отдельные случаи, а не мегаспрут, как описано у Богомолова.

С другой – что именно понятно? В 1930е десятки тысяч людей были осуждены за саботаж – на самом деле нет ни одного (ни одного!) подтвержденного случая саботажа. Все эти обвинения были вымышлены, а доказательства сфальсифицированы. В 1930-50е десятки тысяч людей были осуждены за шпионаж в пользу Германии, Англии, Японии и других стран. Сейчас мы знаем, что подавляющее большинство этих обвинений было вымышлено, а доказательства сфальсифицированы. Никаких десятков тысяч шпионов никогда не было. А откуда мы знаем, что были хоть какие-то? Что хотя бы сотни? Предположение, что среди осужденных за шпионаж в пользу Японии не было никаких японских шпионов, кажется диким, не спорю, но среди осужденных за саботаж никаких саботажников не было.

Моё общее ощущение от «Момента истины» - что он имеет такое же отношение к реальности работы контрразведки, как приключения Джеймас Бонда - к реальной работе разведчиков. То есть некая связь, конечно, есть, но это – целиком художественная конструкция.

И как тогда не поражаться литературному гению Богомолова, который в своё художество заставляет верить?

Вперёд, в полуфинал, к реальной борьбе за титул лучшего русского романа ХХ века идёт «Архипелаг ГУЛаг». Солженицын, между прочим, тоже занимает место в ряду писателей, которые сделали свою жизнь частью общего литературного проекта. Но у него самое интересное было не в прошлом, а в том, что он начал делать, став знаменитым.

РУССКИЙ РОМАН - ЧЕМПИОН ХХ ВЕКА. ДЕНЬ 10

В первом матче 1/4 финала "Жизнь и судьба" одолел сопротивление "Тихого Дона". Сегодня вторая встреча - «В августе 1944-го…», захватывающий роман про военную контрразведку, против «Архипелага ГУЛага», художественного исследования про сталинские репрессии.

Многие писатели делают свою собственную биографию частью своих книг. Иногда это заметно, иногда не очень.

Эдуард Лимонов (его роман «Я, Эдичка» был в квалификации, но не вышел в групповой турнир) превратил свою жизнь в арт-проект, причём не индивидуальный. «Нацбольшевизм» - название, очевидно, было призвано подчеркнуть, что это художественный, а не политический проект. Тем не менее, десятки, если не сотни людей восприняли этот проект как нечто большее, чем художественное самовыражение Лимонова. Конечно, его публичная деятельность помогала ему продавать новые книги, хорошую, но вполне заурядную прозу, но, возможно, она не сводилась к «повышению продаж». Привлечение внимания к себе вполне может быть основной задачей художника.

Из нынешних писателей Захар Прилепин пытается внелитературной активностью привлечь к себе внимание как к автору. В дебютной «Саньке», вялой и многословной в литературном отношении, он использовал проект Лимонова. В публичном сознании автор как бы смешивается с героем-бунтарем и сам акт авторства гимна революции становится похвальным. В дальнейшем Прилепин отошёл от «актуальных» тем и стал рекламировать свои книги, откровенную графоманию по серьёзным меркам, с помощью поездок на оккупированные территории в Украине, фотографироваться с оружием в окопах, призывать к войне и т.п.

Таких примеров много – в предыдущем поколении это продемонстрировал Валентин Распутин. Первые рассказы, и вправду трогательные, привлекают внимание публики и критиков, а дальше – сказать нечего, но без внимания публики жить невозможно. И он уже чуть ли не в тридцать лет превратился в плакальщика по «вымирающей деревне», не вылезая из средств массовой информации с интервью и монологами.

Но это всё безуспешные, по большому счёту, проекты. Никто из перечисленных в русскую литературу в итоге не попал. Другое дело – Владимир Богомолов со своим «Моментом истины», которое впервые вышло под более красивым, но менее пафосным названием «В августе 1944-го». Вот это и художественный шедевр, и экспериментальная проза, непохожая на остальную русскую и классику, и пример того, как художественная сила становится для читателя актуальной реальностью. И пример того, как писатель создал себе такую биографию, что она (а) работает во славу романа и (б) полностью размывает понятия правды и вымысла.

Реально никто, похоже, не знает биографии Богомолова. Неизвестно, использовал ли он хоть какие-то секретные материалы или был единственным человеком, допущенным в самые тайные архивы разведки. Неизвестно, был ли он героем войны и прототипом одного из основных персонажей – то ли Полякова, то ли Таманцева, то ли Блинова – или вообще к твойне не имел никакого отношения.

И это при том, что Богомолов прославился, как автор, довольно рано – после выхода повести «Иван» и, гораздо больше, после фильма Тарковского «Иваново детство». В детстве я слышал, что он не вступал в Союз писателей СССР из принципа (это была очень плохая организация, но без членства в ней фактически невозможно было что-то изложения своей биографии в официальных документах.

Может быть, найдётся серьёзный биограф для Богомолова, который будет опираться не на комментарии о Богомолове, а на архивные документы, и восстановит, по косвенным свидетельствам, что там было на самом деле. Интересно, хотя на моё отношение к роману это не повлияет.

Вот что повлияло бы на моё отношение к роману – это если бы его издали с серьёзными комменатриями, как когда-то выходили книги в серии «литпамятников». Я в детстве читал несколько книжек из этой серии, и впечатляло.

РУССКИЙ РОМАН - ЧЕМПИОН ХХ ВЕКА. ДЕНЬ 9

Первый матч 1/4. "Тихий Дон" - "Жизнь и судьба".

Первый же матч следующей стадии стал, на языке комментаторов, «досрочным финалом». Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы в четвертьфинале сошлись «Тихий Дон» Шолохова и «Жизнь и судьба» Гроссмана. Каждый из этих романов был бы достоин участия финала, каждый из них мог бы быть назван «русским романом ХХ века».

У «Тихого Дона» есть два типа поклонников. Самые горячие – это те, конечно, кто его не читал, но для кого он выполняет все основные требования к главному русскому роману. Очень длинный, очень красивый, очень реалистичный и совершенно политкорректный. В советское время он нравился Сталину и следующим поколениям вождей и точно так же хорошо принимался антикоммунистской эмиграцией. Для читателя с любыми политическими взглядами он приемлем.

Другой тип поклонников «Тихого Дона», который мне тоже встречался – это те, кто любит его ровно за то же самое, за что поклонники «Властелина колец» любят трилогию Толкина. За то, что это потрясающе интересно и происходит на другой планете. Не имеет никакого отношения к нашей жизни. Поклонники этого типа Аксинью или Мишку Кошевого могли увидеть только в кино.

Неудивительно. К тому моменту, когда Шолохов писал свои первые два тома, казачество было уж уничтожено. После гражданской войны, в которой разные стороны убивали друг друга, началась, по сути, вторая гражданская война, в которой одна сторона, победившие коммунисты, вырезали проигравших. Не просто убивали или выселяли, но специальными мерами – это называлось «расказачивание» - уничтожали образ жизни и социальную организацию в тех краях.

Трагедия, которую описывал Шолохов, уже тогда была отчасти фальшивой – потому что была, исторически, прелюдией к трагедии. Это тем более относится к 3 и 4 томам, которые Шолохов опубликовал в 1930-е – уже после того как катастрофический голод, последствие коллективизации, начатой Сталиным в 1929 году, физически уничтожил население сельских районов Украины и южной России. Все – и сам Шолохов – прекрасно понимали, что «Поднятая целина» или «Судьба человека» - это чистой воды пропаганда, но «Тихий Дон», во многих отношениях, тоже.

Это не к тому, что Шолохов не был великим писателем. Конечно, был. Его Нобелевская премия не менее заслужена, чем премия Бунина, Пастернака или Алексиевич. Шолоховская способность рассказывать чудовищные – и физические, и моральные – сцены так хладнокровно как могла бы их рассказывать камера наблюдения – хорошо видна в «Донских рассказах». В «Тихом Доне» это мастерство достигает высшей точки.

Способность Шолохова ничего не чувствовать хорошо видна в известном видео, где он проклинает Синявского и Даниэля. Как правило, руководство советского писательства составляли проходимцы, которых с литературой связывала только графомания. Когда эти люди травили Ахматову, Пастернака, Солженицына, Бродского, они травили тех, кем они не могли бы в принципе быть. Шолохов, участвовавший в травле Синявского и Даниэля – это другой случай. Он, как писатель, не меньше тех, кого травил. (И не больше – у Шолохова нет рассказов и повестей такого уровня, какие есть, например, у Даниэля.) На этом видео как раз автор «Донских рассказов» и «Тихого Дона» - ему абсолютно наплевать на тех, про кого он говорит. В случае Аксиньи и Ко это даёт потрясающий художественный эффект. В случае Синявского и Даниэля это даёт пример морального уродства. Но это один и тот же автор, однозначно.

В конечном счёте «Тихий Дон» выбывает из турнира именно потому, что это ещё одни «Унесенные ветром», ещё один «Властелин колец». Ещё одна такая жизнь, которой мы никогда не видели, и про которую читаем, зная, что мы с ней никогда не столкнёмся. В отличие от «Жизнь и судьбы», которая про нашу жизнь и судьбу.