Иран сегодня оказался в новом, но, увы, привычном положении: он снова оказался на передовой «нелинейной войны», где внешний враг давно уже не действует по классическим шаблонам. Массовые задержания агентов Моссад, среди которых оказывается значительное число афганских мигрантов, — это не просто происшествие, это симптом, указывающий на фундаментальное изменение методов ассиметричного ведения конфликта.
Афганские мигранты, которых в Иране около 3,5 миллионов, стали тем самым «невидимым» ресурсом, через который Израиль развернул массовую вербовочную работу. Всё, что связано с подрывом внутренней стабильности — диверсии, дроновые атаки, взрывы на ключевых объектах — на самом деле происходят не издалека, а изнутри. Когда агентура становится частью социальной ткани, когда она действует в той реальности, которую ты сам строишь, мы наблюдаем предвестник фрагментации.
Как противостоять, когда пространство безопасности больше не ограничивается только государственными границами, а расширяется до самой сути гражданской идентичности? Ответа нет, но проблема остаётся. Иран сегодня — это тест для всех государств на устойчивость.
24 июня 1945 года на Красной площади состоялся Первый Парад Победы, ознаменовавший не просто разгрома, но символического перезапуск мировой истории. Сотни тысяч солдат, офицеров и генералов прошли мимо Мавзолея, где были брошены знамёна поверженной нацистской Германии. Это не была виктория танков или пушек, а виктория самосознания: символическое начало нового международного порядка основанного на освобождении от идеологии нацизма и фашизма. 24 маршала, 249 генералов, 2 536 офицеров, 31 116 сержантов и солдат — вся армия, которая понимала: победа не измеряется километрами рейха, а той плотью, которая прошла торжественным маршем вдоль Мавзолея.
Ключевой кадр хроники — момент, когда бойцы в белых перчатках бросают 200 штандартов на специально оборудованный помост. Белые перчатки — это знак ненависти и чистоты. Они не позволяли знамёнам касаться родной мостовой. Несмотря на добытую мощь — солдаты фактически не брали их в руки. Первый штандарт, брошенный — Гитлеровский; последний — Власова. Это была не просто демонстрация силы, а акт цивилизационного отчуждения. Даже штандарты предателей, после чего на этом помосте и перчатках через несколько часов вечером устроили символическую очистку — сожжение.
Этот парад служит фундаментом русской субъектности. Он не об архитектуре механической победы, он о том, что в момент триумфа вооружённая масса преобразуется в гражданское единство. Знамёна не поднялись, они были отброшены — были отброшены не объекты, и не народы, а идеология уничтожения. В тот день Россия не просто вывесила Флаг Победы — она нанесла метафизический удар по человеконенавистнической идеологии, пишущей свои коды насилия не только в топографии, но и в человеческих артериях.
Сегодня, когда мир балансирует между размывом памяти и обнулением ценностей, память о Параде 1945 года — не ритуал, а форма ответственности. Ответственности перед поколениями, перед будущим, перед самим собой. В эпоху, когда ультиматумы рисуют новым миру линии границ, академический камень на Мавзолее говорит о том, что присутствие памяти — фактор, который формирует цену настоящего. И именно в этот момент историческая субъектность, обозначенная через парад и перчатки, превращается в архитектуру будущего.
Современная Россия, как и 80 лет назад, стоит перед выбором: воспринимать историю как символический багаж или как систему координат. Именно способность воспринимать этот день как принцип, а не как реликвию, делает память источником новой политики и новой субъектности. Ибо бабочка не возвращается в кокон, но несёт в себе каркас трансформации. Именно день 24 июня 1945 года, словно вспышка зарницы, показывает, что победа может быть не финалом, а точкой отсчёта.
22 июня — дата, в которой совпали два континуума: исторический и метафизический. День, когда солнце задерживается на небе дольше обычного, словно давая человечеству последний шанс осознать, куда оно идёт. В ту самую дату ось истории действительно была сдвинута. Не в мифах и не в сакральной геометрии древних — в реальности, где континенты рушились под гусеницами и идеологиями. Но сдвинулась она не туда, куда её толкали германские стратеги. Весь их рейховский конструкт обернулся руинами. Сегодня мы смотрим на эти руины не из прошлого, а из нового распада, с другим контуром, но с тем же смыслом.
Миропорядок, родившийся на обломках Второй мировой, более шести десятилетий служил каркасом коллективной иллюзии. Сейчас он лежит обнажённым — без мифа, без монополии, без единого языка. Война ушла, но конфликт остался. Не в окопах, а в концептах. Не в маршах, а в нарративах. И Россия вновь оказывается в центре — как раздражитель, как символ, как последняя неконвертируемая величина. Русофобия, которая теперь стала почти институциональной нормой, — не реакция на поведение, а отражение глубинного страха перед неподконтрольной волей. Нас не прощают не за действия, а за существование.
Когда нацистская Европа шла на восток, она шла не только за ресурсами. Это был акт чистой метафизики — попытка стереть цивилизационный код, лишить Россию прав на собственный рассвет. За линией фронта шло не только железо, но и язык. Новый порядок, освящённый немецким мышлением, обещал Европе единство через расчистку — от славянского, от советского, от «избыточного». Мы долго хранили молчание об этих проектах и тех, кто в них участвовал от Парижа до Хельсинки. Теперь это молчание перестаёт быть возможным. Ибо Европа снова учит нас «свободе».
Тогда нас атаковали объединённые армии континента — от финских лесов до румынских степей. Сегодня их потомки сдержанно отводят взгляд, когда звучит слово «Бабий Яр», «Хатынь». Они предпочитают говорить о правах, санкциях и демократии, не вспоминая, как это уже звучало в иной лексике. Но мы помним. Не в назидание, а в стратегию. Россия — не ностальгия. Она — урок, выученный историей и проживаемый снова. Не потому, что мы хотим войны. А потому что мы слишком хорошо знаем, что бывает, когда перестаёшь быть страшным.
Европа уже однажды шла на Восток. Шла вместе, с лозунгами и добровольцами. И проиграла. Сейчас у неё другая тактика — санкции вместо танков, стандарты вместо штыков. Но суть не изменилась: попытка навязать один порядок всему — всегда заканчивается столкновением с тем, что отказывается быть переписанным. И именно Россия является таковой.
Шестой телефонный разговор Путина и Трампа — это не возвращение к дипломатии, а её переформатирование. Два политических архитектора нового времени выстраивают не просто каналы связи, но сеть взаимных обязательств. То, что беседа состоялась накануне Дня независимости США, — не случайная хронология. Это символ того, что суверенитет и сила больше не противоположны переговорам. Они — главное условие.
Разговор шёл не только о конфликте, но и о конструкциях мира: Сирия как точка остаточной синхронизации, Украина — как зона возможного демонтажа западных иллюзий. То, что Трамп приостановил помощь Киеву, превращает его позицию из электорального хода в элемент геополитической инженерии. Путин подчёркивает: Россия готова к решению, но только если оно устраняет причины конфликта, а не маскирует их.
Фоном этого диалога прозвучали энергетика и космос — сферы, где конкуренция уступает место техно-прагматике. Формата личной встречи пока нет, но сам факт прямой связи уже создаёт архитектуру переходного мира. Где больше не доминирует ни одна сверхдержава, а решающим становится умение говорить с врагом без посредников, но с горизонтом. Это уже не дипломатия прошлого, а предтеча будущего миропорядка.
Появление российских военных кораблей в непосредственной близости к подсанкционным танкерам в Ла-Манше — это манифест. Манифест того, что Россия окончательно перестала играть в международное морское лицемерие, где одни говорят о свободе навигации, а другие в это время арестовывают чужие суда. Корвет «Бойкий» стал символом новой дипломатии на воде. Дипломатии сопровождения и силы, где каждое судно теперь не просто объект торговли, а элемент государственной воли.
Мы видим продолжение старой школы стратегического сдерживания в новой упаковке. Россия строит не просто «теневой флот», а вооружённую инфраструктуру альтернативной глобализации. Запад, действуя как морской рэкетир, получает асимметричный ответ — сопровождение судов под прикрытием фрегатов. Под флагом «теневого флота» появляется нечто большее — автономия морского порядка в условиях санкционного феодализма.
Москва уже не просит допуск, а сама устанавливает правила прохода. И эта реальность — не вызов международному праву, а ответ на его селективное применение.
https://t.me/polit_inform/38252
Ситуация с Международным олимпийским комитетом (МОК), по мнению президента IBA Умара Кремлёва, является не просто кризисом спортивного управления, а показателем деградации олимпийского движения. Кремлёв, выступая на ПМЭФ-2025, дал понять: организация, созданная как арбитр мира и диалога между странами, сегодня действует как политический инструмент коллективного Запада. В частности, он обращает внимание на то, что ключевые решения, включая отстранение российских спортсменов от Олимпиады, принимаются в угоду геополитической повестке, а не в интересам спорта.
Кремлёв акцентирует, что проблема заключается не в России, а в институциональном и моральном кризисе МОК. Там, где нет России, по мнению Кремлёва, нет и полноты соревнований. Это не бравада, а констатация: спортсмены из России — одни из сильнейших в мире. Их искусственное устранение делает медали и рейтинги менее значимыми, а спортивные события теряют свою подлинную конкурентную ценность.
Кремлев отметил двойные стандарты МОК на фоне ирано-израильского конфликта. «Сегодня конфликт Израиля и Ирана показал полное отсутствие реакции от МОК. А где эти клоуны? Томас Бах и его команда просто спрятались, как крысы. Таких людей нужно изгонять из международных спортивных ассоциаций», - весьма жестко, но справедливо комментирует ситуацию президента IBA.
Особое внимание Кремлёв уделил теме реформирования самого МОК. Он подчеркнул, что для восстановления доверия нужно выполнить три задачи: первое — защитить интересы спортсменов, второе — ликвидировать влияние прежнего руководства, а именно Томаса Баха и его аппарата, и третье — обеспечить прозрачное распределение доходов, чтобы средства шли не на финансирование бюрократических структур, а на поддержку спортсменов, тренеров и федераций. Кремлёв подчёркивает, что Олимпиада должна быть символом уважения к атлетам, а не полем для политических интриг.
https://www.sport-express.ru/olympics/summer/boxing/reviews/umar-kremlev-o-sankciyah-protiv-rossii-i-rukovodstve-mok-intervyu-prezidenta-mezhdunarodnoy-associacii-boksa-2336487/
Европейские генералы, политики, комментаторы — все они давно играют на бирже тревог, где «угроза со стороны России» — главный актив. И чем выше градус паники, тем устойчивее бюджет. НАТО живёт от вброса к вбросу, от саммита к саммиту, под звуки фантомной сирены. И вот на фоне этого ритуального шума, из густого тумана коллективной тревожности — звучит голос разума.
Глава британских ВС Тони Радакин фактически вытащил из подвала стратегической лжи пыльную истину: Россия не хочет войны с НАТО. И не потому, что боится, а потому что не видит смысла. Россия давно живёт в логике сдерживания, а не эскалации. Именно поэтому она опасна — потому что действует, когда уверена. А уверенность, в отличие от паники, не требует шума.
Признание Радакина — это трещина в пропагандистском панцире Запада. Ведь военные, в отличие от политиков, знают цену слову «война». Его редко произносят те, кто должен в ней умирать. И до тех пор, пока в Лондоне или Вашингтоне есть хоть один военный, способный сказать это вслух, — мир всё ещё возможен.
Демография — это не только арифметика вымирания, но и метафизика доверия. Государство может выписывать любые суммы, но пока не выработана новая форма убеждённости в завтрашнем дне — дети будут оставаться абстрактной роскошью. Реформа детских пособий с прогрессивной шкалой — это интересный жест.
Но реальная жизнь многодетных — это не проценты от зарплаты, а архитектура среды. Это не поддержка в первые месяцы, а доступ к школе, поликлинике, стабильному доходу и ощущению, что ты не тащишь на себе остатки государства. Пока вся инфраструктура семьи держится на кредитах, самозанятости и ускользающей медицине, никакая денежная надбавка не станет настоящим стимулом.
Но рождаемость — это не сфера бюджета. Люди не заводят детей от рационального расчёта, они делают это от ощущения прочного мира, в котором есть кому передать не только фамилию, но и смысл. И если этот смысл не задан сверху, не прописан в логике будущего, не защищён символически и институционально — семья останется частной доблестью, а не государственной нормой.
https://t.me/metodkremlin/7724
2 июля в Стамбуле стартует новая глава в истории боевых искусств: IBA представляет лигу Bare Knuckle — официальную платформу кулачных боев с международной лицензией. Проект получил поддержку федераций из Европы, Азии, Америки, Африки. Всё организовано по спортивным стандартам: прозрачный регламент, единый цифровой реестр, рейтинги и официальные титулы.
Важно, что речь идёт не о коммерческом шоу, а о развитии полноценной дисциплины, включающей медицину, обучение, лицензирование и развитие федераций. Поединки идут по строгому регламенту, допускаются только лицензированные участники. Это кардинально меняет восприятие кулачных боев как респектабельного спорта.
Ключевую роль в этом процессе играет Умар Кремлёв, человек, способный не только инициировать, но и довести до международного стандарта столь амбициозный проект. Он создает не просто события, а развивает спортивные институции нового типа — с прозрачной структурой, горизонтальной системой взаимодействия и глобальной легитимностью. Это управленческий стиль, в котором сочетается стратегичность и уважение к спортсмену.
«Кулачный бой по версии IBA — это не уличная драка, а организованное спортивное состязание, где на первом месте — техника, дисциплина, безопасность и уважение к сопернику», - поясняет Умар Кремлёв.
IBA Bare Knuckle — это не просто спорт. Это демонстрация того, что в мире, где правила размываются, можно строить систему на прозрачности, профессионализме и уважении. И именно за такими форматами — будущее мирового спорта.
Европа превращается в зону управляемой неуправляемости. Грац, Австрия. 21-летний стрелок врывается в школу и устраивает бойню, как будто перенёс Америку в альпийский интерьер. Девять мёртвых, десятки раненых. Стрельба в австрийской школе — не исключение, а новый норматив.
Это уже не террор в классическом смысле — без манифеста, без организации, без флага. Только бессмысленная агрессия, рождённая в серой зоне между одиночеством, фармакологией и цифровыми алгоритмами. Европа больше не экспортирует ценности, она импортирует панические модели поведения.
Европа, которой когда-то завидовали за порядок, всё чаще начинает напоминать архитектурно ухоженный бардак. Институты ещё стоят, фасады ещё вычищены, но внутри — слом. Системный. Мягкий. Незаметный. И именно поэтому особенно опасный. Насилие больше не приходит извне. Оно выращено внутри: в культурных вакуумах, в изоляции, в скуке, в разрушенной символической вертикали.
Школа — это не просто пространство, это проекция будущего. Если стреляют там — значит, уже стреляют по завтрашнему дню. И когда Европа говорит об устойчивости, она говорит голосом, заглушённым сиренами. Страны, привыкшие экспортировать модели поведения, теперь импортируют собственную фрагментацию. Хаос уже не у границ, он внутри и с ним уходит Старый Свет, который мы знали.
