Посты

В детстве, бывало, говаривал мне отец: если проблема к тебе завернула в гости — сразу представь человека с волшебной тростью. Трость с набалдашником, круглым как леденец.
В самые худшие тёмные времена маг, не касаясь земли, колесит по миру.
Пьёт с лепреконами, лично знаком с сатиром, звёздам даёт первобытные имена.
Без разрешения входит в любую дверь, громко смеётся:
довольно читать соцсети.
Взрослые, мальчик мой, очень большие дети, только другие игрушки у них теперь.
Мир — это тоже песочница, как никак. Можно ломать чьи-то замки, а можно строить.
Главное, тупень, не строй из себя героя. Ты же, надеюсь, ещё не совсем дурак.

Ну не совсем, соглашусь. А потом я рос.
Если проблемы и впору рычать от злости, я представлял человека с волшебной тростью.
Даже когда я по улицам бегал кросс или тащил на девятый этаж трюмо.
Тот человек — всемогущий, большой, надёжный — он в голове появлялся, когда всё сложно.
Просто был рядом, и этим он мне помог.

Он убеждал — успокойся (ведь я кричал). Он утешал —жизнь наладится, не печалься. Он мне доказывал битую четверть часа, чем отличается воин от палача, что человеческий бог — не мужик в цветах. Бог — это вовремя хворому дать микстуру. Пушки и ружья — не меч короля Артура. Страх одного порождает всеобщий страх.

Так он внушал мне, пока не свалил в закат.
Из головы (ты справляешься), по-английски. Вдруг показался таким дорогим и близким, словно не годы мы с ним провели — века.
Мне ещё долго мерещился дробный стук по мостовой, по булыжникам — как морзянка.
Я хорохорился, славно держал осанку, но огибал не-волшебников за версту.
Пел с трубадуром, с драконом ковал металл, сказки придумывал — строго по чётным числам. Вот представлять собеседника разучился, только словам его верить не перестал.

Странное чувство копилось во мне лет шесть. Как-то проснулся — а тучи висели гроздью — и обнаружил себя человеком с тростью. Трость с набалдашником. Круглым. Что есть — то есть.
Я бы тебе рассказал о своей весне, но тороплюсь. Много дел до заката солнца. Знаешь, мне столько людей посетить придётся. Может, кого наяву, а кого во сне. Ладно, делюсь — бог не храм, не посмертный суд.
Бог — это "шапку надень", "обнимаю", "жалко".
Трость, драгоценный мой мальчик, простая палка. Хочется же дополнительный атрибут.

#svirel_poetry

На дворе полыхает лето. Максу пять. Он чумаз как чёрт. На верёвочной тяге следом громыхает грузовичок. Мама Максу читает мифы про волшебных незлых существ. Папа ставни покрыл олифой, чтоб блестело, ну и вообще.
В старом парке светло и звонко. И мороженка просто так. Максу нравится быть ребёнком и не хочется вырастать. У бабули ума палата, но забот зато целый воз. Макс считает себя зилантом: у него голова и хвост.

К маме в гости пришли подруги. Дома тесно от голосов. Макс сидит, изучает руки, допивает томатный сок. Вечер трогает подоконник синей лапой, большим крылом. Макс вздыхает: "сейчас загонят, в сто пятнадцатый раз облом. Разве это вообще законно". Но на город летит зола. Макс ни капли не ждёт дракона, Макса должен найти зилант. Он встречал его на вокзале, год назад, когда был в Москве. Максу в садике рассказали, что он маленький человек.

Максу двадцать. Студент и беден, в институте совсем беда. Друг вчера позвонил: поедем? Макс сказал — всё равно куда, лишь бы только куда подальше, сыт проблемами за глаза. Хоть на Северный полюс даже. Оказалось — пока в Казань. Макс ни разу в Казани не был (эчпочмаки, самса, чак-чак). Говорят, там мечеть и небо, тюбетейки и вкусный чай. Мини-вэн колесит по трассе. У шофёра горланит Лепс. Пролегает дорога к счастью через пыль, облака и лес. Жизнь немного теряет ману, бесчудесная штука жизнь.
— Мам, привет, добрались нормально, как сама, не грусти, держись.

Максу сорок. Уже седеет, да чего там — почти седой. На курорты хватает денег, парфюмерной пропах водой.
Избегает тусовок шумных и достаточно нелюдим. Секретарша купила шубу, но плохая зима — дожди. Звали в бар — мол, хлебнем релакса, отбрехался — братан, дела.
За антенной на крыше Макса третий месяц живет зилант. Если пристальней приглядеться, то увидишь его бока.
Макс на нём удирает в детство с девятнадцати сорока до полуночи или часа, по субботам порой до двух. Это Максовый личный чартер, птицелапый озёрный дух. Джинн дежурит на минарете, звёзды пляшут кордебалет.
Потому что все люди — дети, даже в тридцать и сорок лет.

#svirel_poetry

У него элегантная трость и тяжёлый взгляд. У него есть сиамская кошка по кличке Прил. Безрассудные дети не ведают, что творят. В своё время он тоже достаточно натворил.
Очень-очень давно, когда он был настолько юн, что ещё не боялся ни бурь, ни штормов, ни крыс, он наткнулся на остров с горбами песчаных дюн, с перламутровым солнцем и целым каскадом брызг. Почему это сон? Никакой это был не сон. От родных берегов он уплыл в настоящий мир. Ему нравился ветер. И нравился Робинзон, даже слишком, пожалуй, практически что кумир.
Он ходил в кругосветку, дельфинов смотрел, в луче узнавал тот обещанный рай, неподкупный суд.
И на острове встретился с девушкой. А зачем? Он назвал её Пятницей. Боже, какой абсурд.
Всё равно ничего невозможно вернуть назад. Есть билеты в партер, лучший друг — дегустатор вин.
Но когда засыпает, то видит её глаза, а потом утешается: стар уже для любви.

Он не хочет быть злей — он пытается быть взрослей. Не всегда удаётся. Тогда он берёт конверт и размашисто пишет: "На Остров. Далёкий. Ей".
Тем же почерком, только в конверте: "Привет. Привет.
Расскажи мне про остров, где нет никого вокруг, только райские птицы, кокосы, узор лиан. Где живём мы цветами, расшитыми по ковру. Расскажи мне про нас. Расскажи мне про океан. Про белёсый песок, про шершавую вязь коры и прозрачных медуз, словно сделанных из стекла".
И письмо, превращаясь в одну из летучих рыб, бесконечно летит, плавником задевая гладь.

У неё многослойная юбка, тугой браслет.
Она листьям танцует босая, поёт воде. И вода подпевает. И бог у неё атлет, поднимает оранжевый диск, запускает в день. Бродят ящерки вдоль позвонков и по позвонкам. Звёзды падают наземь и жаркие дни сулят. Она любит весёлого странного моряка.
У него апельсиновый смех, неприступный взгляд. Называл её Пятницей. Волны сбивали спесь. Он был так ненастойчив, она была так горда, понимая, внимая:
не мог он остаться здесь, а она — очевидно же, мальчик — чужая там. Кто-то должен был что-то решить, разрубить, сказать, разрулить, обьяснить и расставить всё "от" и "до". Но когда она спит, то ей снятся его глаза. А потом она думает: "Верно, уже седой".

У него есть щенок, золотист и кудряв как Джа.
А он пишет и плачет, и ранит о звук губу:
— я опять не справляюсь, ну, Пятница, приезжай. Может статься, вдвоём у нас выгорит что-нибудь. Хотя нет, подожди, я реально приеду сам. Как же глупо у нас получилось, чего тянуть".
Самолёт устремляется в длинные небеса, города терпеливо вытягивая в струну.
Облака под крылом, как бурунчики за кормой.
Узкий шов горизонта закатами опалён.
В это время она, не успев получить письмо, уплывает к нему с первым маленьким кораблём.

#svirel_poetry

Когда станет небо синей стократ, как те васильки в траве, тогда я уйду далеко в закат, а ты далеко в рассвет.
Я вряд ли дождусь от тебя письма (своё я сожгу в печи). Забудь, что ужасной была зима, теряй от зимы ключи.

Но кто-то серьёзный, тобой ведом, напомнит, каким был снег. Я, может, придумаю новый дом, а, может, явлюсь во сне. Ведь ты обожала гулять по снам с июлем у самых плеч. Так просто, так жалко, так цель ясна: я должен тебя беречь, лечить твои раны, топить твой лёд, пока на чужой земле ржавеет мой маленький самолёт со звёздочкой на крыле.

Но я отыщу его, я смогу, я знаю, что хоть убей, сквозь грозы, цунами, метель, пургу я буду лететь к тебе. Самум, трамонтана, хамсин, мистраль, борей, что стегал как прут — на долгом пути соберу ветра, в стеклянный флакон запру. Запру ароматы степей, лугов, цветных фонарей в саду, ореховый запах, следы богов, растущую вслед звезду.

Когда наконец отыщу их все и тщательно их встряхну, пойму, что на солнечной полосе не гладит никто волну. Скучает мой маленький капитан, кораблик поставил в док.
В одной из загадочных южных стран, где ласточка вьёт гнездо, скорей всего, стану носить бушлат, пить ром и крепить бушприт. И курс на Тортугу, и даль светла, и мачта пускай скрипит.

Флакон будет полон уже на треть (я выше тебе писал), но разве моря перестали петь и кончились чудеса: танцующий луч, одинокий риф, шипастый морской дракон? Их тоже, как пленников замка Иф, в стеклянный возьму флакон.
Возьму неоткрытые острова, открытые маяки и пену — косматую гриву льва, и песню, что любит кит.

Мне будет ночами шептать прибой (он сказки шептать горазд). Вот шарик — он круглый, и мы с тобой столкнёмся который раз.
Вечернее пламя нырнёт в камин, а я попрошу: забудь.
Прими неприкаянный глупый мир и сделай с ним что-нибудь. Ну хочешь — подвеску для ярких бус, сокровище, медальон.
Ты видишь: на треть пузырёк мой пуст, и я это тоже он.

Когда покачнётся небесный свод и встанут герои книг,
возьми моё сердце, вложи в него, пожалуйста, сохрани.

#svirel_poetry