Посты

Точка опоры

-Бабушка, мы в город, часа через два вернемся, не скучай. Детей я покормила, они и не проснутся, - Ирина заглянула в закуток за печкой, поправила Анисье сбившийся на лоб платок. – Пить хочешь?

- Не хочу, - с трудом проговорила старуха. – А если пеленать надо будет? Не ездила бы, пусть Николай один… Не дело детей оставлять на меня.

- Какие пеленки, бабушка?! Они в памперсах. А ссуду ему одному не выдадут, моя подпись тоже нужна.

Анисья только головой качнула. Ох уж эти памперсы…

Внучка пробежалась по дому, проверила, везде ли выключен свет, вывернула пробки, перекрыла газ – старый дом был ненадежен, от прогнившей проводки уже как-то загоралась стена, хорошо, Ирина хлопотала во дворе у открытого окна и услышала слабый голос бабки. Для того и ссуду брали – на новый дом. Анисье обещали отдельную комнату пристроить, но старуха только головой качала – какая комната? Так и доживать век в закутке за печкой, сколько его там осталось, века-то? Уже восемьдесят осенью стукнет…

Во дворе требовательно просигналила машина. Ирина поправила на детях одеяльце, подхватила пакет с документами и выскочила за дверь. Анисья вздохнула и закрыла глаза. На что ей было смотреть? Потолок и стены своего уголка за печью она и с закрытыми глазами могла представить во всех подробностях – за годы выучила наизусть каждую трещинку.

Старуха попыталась вспомнить, сколько она уже лежит здесь – и не смогла. Память шалила, как озорная девчонка, подкидывая яркие воспоминания юности – пронзительная синева омытого грозой неба, сверкающие капли, падающие с листьев старой березы, под которой они с Тимофеем укрылись от непогоды, шальные глаза парня и первый поцелуй…
И ливень, хлынувший на них, когда он потянул на себя Анисью и задел свисающую низко ветку…

Тимофей не пришел с войны. Пропал без вести где-то на Пулковских высотах. Так и осталась Анисья вдовой, не пошла снова замуж, ждала, да не дождалась. Растила сына, поднимала как могла, славного парня вырастила. Всей деревне на загляденье. Как же радовалась она, когда на свадьбе сына пила и пела! Гости кричали «Горько!» - а ей сладко было, только и пожалела, что не видит Тимофей, каким сын вырос…

А может, и видел, подумалось Анисье. Как там батюшка говорил, когда отпевал Никиту – нет у Бога мертвых, все живы? Оба там теперь, и отец, и сын… Недолго Никита пожил, мать порадовал. Внучке и года не было, подалась его молодая жена на учебу в город, да так там и осталась, другое счастье себе нашла. Бог ей судья… Вдвоем с Никитой кроху Иринку поднимали, не привыкать было Анисье дитя выхаживать. И первое слово Иринка ей сказала – «ба-ба», да внятно, по слогам, и первый шаг к ней сделала… И про парня своего, краснея и сверкая счастливыми глазами, тоже ей рассказала… А потом прибежали с поля мужики, черную весть принесли – налетела гроза, молнией Никиту убило.

Как стояла Анисья – так и упала, ноги у нее отнялись. Больше и не встала на них. И стало всей ее жизни – закут за печкой, куда втиснули кровать, да руки внучки. Не бросила Иринка старую, хотя досужие соседки советовали сдать Анисью в дом инвалидов – куда, мол, тебе в семнадцать такую обузу на плечи брать? Иринка глазами на советчиц сверкнула и на дверь указала. Больше не советовали…

Сколько же лет прошло? Семнадцать Ирине тогда было, принялась считать Анисья. Да в двадцать замуж она пошла. А в двадцать два родила вот – да сразу двойню, Оксанку и Надюшку… Пять лет получается?

- Господи, да когда ж Ты меня приберешь-то? – пожаловалась старуха горьким шепотом. – Устала я…

Из детской кроватки донеслось кряхтение – дети просыпались. Значит, два часа прошло – где ж их носит-то, этих родителей непутевых? До города на машине – двадцать минут, и то не особо торопясь. Разве только очередь там за этой ссудой? Откуда бы – молодых семей на селе по пальцам пересчитать, так одной руки хватит…

На душе стало неспокойно. Анисья с трудом, цепляясь костлявыми пальцами за печурки, села на кровати, посмотрела на кроватку. Сквозь резные столбики видно было мелькающие ручонки – это егоза Оксана проснулась первой и теперь с любопытством разглядывает кулачки.

Скоро эта забава ей надоест, начнет голосить…

Стукнула в сенцах дверь, Анисья выдохнула было – но с порога раздался голос соседки – той, что пять лет назад так азартно спроваживала ее в приют.

- Анисья, спишь? Просыпайся, беда!

Из кроватки раздался басовитый рев.

Редко молилась Анисья и сама себя за то ругала, а поделать не могла ничего – не шла молитва из сердца, а попусту трепать языком – Бога не уважать, так она считала. Плакала еще реже. «Каменная ты, Анисья, - говорили соседки. – Оттого и ноги тебя не носят. Сына хоронила – и хоть слезинку бы пролила…» Одна Иринка знала, как плакали они тогда вдвоем, обнявшись – обезножевшая мать и осиротевшая дочь…

Анисья и теперь не заплакала – не хотела, чтобы видели соседки ее слезы. Набежавшие старухи пересказали, что случилось на дороге. Не доехали Иринка с Николаем до города. Только завернули с проселка на большак – снесла их старенькую «копейку» в кювет фура. Уснул водитель за рулем. И как не жили три человека на земле…

- Из милиции в совет позвонили, а председатель велел тебе сказать, - тараторила соседка. - А что ж с детьми-то будет?!

- В детдом придется сдать, - подхватила вторая. – И Анисье в дом инвалидов надо, да. Кто ж теперь за ней ухаживать-то будет? Иринка-то заботилась, да, хорошая баба была, душевная… - уже с порога. – Пошли, бабоньки, до совета, надо там заявление написать, чтоб забрали – ишь, голосят, да…

Это вот «была» и резануло по сердцу острее ножа – да так, что слезы сами брызнули из глаз.
- Ох, Иринка, не уберегла я тебя… как сердцем чуяла – не надо было вам ехать…

Голодные девочки заходились в плаче. Анисья толкнула непослушное тело с кровати – хоть ползком, да добраться до детей, успокоить… Больно ударилась локтем о половицы, заплакала снова. И впервые за долгое время взмолилась, уронив голову на ослабевшие руки.

- Господи, ради сирот – дай мне силы! Мне бы их только на ноги поставить, Господи! Ты меня всю жизнь не оставлял, сына дал на радость, внучку дал – опору на старость, а им теперь опереться не на кого будет… Много не прошу – дай мне пятнадцать лет! Только бы в чужие руки не отдавать… Ради детей – помоги!..

И оттолкнулась руками от натоптанного пола.

Когда через час вернулись соседи, дети молчали. На плите грелась вода, а сама Анисья выметала за порог нанесенную с улицы грязь. Бабки остолбенели.

- Чего встали? – напустилась на них Анисья. – Веника не видали? Это что там у вас – заявление?
- З-заявление, - запинаясь, подтвердила соседка. – Тебе, подписать…
- В уборную отнеси свое заявление, - отрезала старуха. – Не дам свою кровь на мучения – в этих ваших детдомах вон чего над детьми творят. Сама подниму. Не впервой.
- Так ты же того… безногая… была, то есть, - соседка на всякий случай спрятала бумагу за спину. Ишь, как глазами зыркает, еще драться полезет… Но Анисье было уже не до нее.
- Настена, у тебя коза дойная? Тащи молоко, дети голодные. Тащи, говорю. Заплачу, деньги есть – пенсию мне на книжку Иринка клала. Хотела им на новую мебель подарить, как отстроятся, да не судьба…
- Каменная ты, Анисья… - вздохнула Настена. – Наверное, потому и поднимаешь всех. Нужда пришла – и себя подняла… Принесу, только подоила. Прокипяти, от греха, нынче дети не те.
- Прокипячу, - согласно кивнула Анисья, вытаскивая на середину комнаты таз. – Ишь, нанесли грязи… К себе домой небось так не заходите.

Анисья прожила еще ровно пятнадцать лет, день в день, совсем немного не дотянув до девяноста пяти. Хоронили ее правнучки...

Дара Ливень

Не успел...

Матвей был большим начальником, маленькой фирмы. И всё казалось прекрасным в его жизни, жена красавица-умница, двое сыновей. Правда редко видел семью, зачастую он возвращался домой, когда все спали.

А сегодня раздался звонок из деревни, откуда был родом Матвей. Звонили соседи, сказали, что мама в районной больнице с сердечным приступом. Матвей даже не сразу понял оком идёт речь, много лет назад они поссорились и больше не виделись. Когда Матвей уходил из дома, мама плакала и перекрестила его на дорогу. Тогда он не знал, что возможно видит её в последний раз. Всегда они жили вдвоём и вот, в один миг она стала чужим для него человеком.

А сейчас Матвей позвонил домой, всё объяснил жене и детям и уехал. Прямо из офиса на такси, туда где не был более двадцати лет. За окном мелькали голые деревья, осень окончательно взяла власть, шёл нескончаемый дождь.

Такой же дождь шёл тем самым летним днём, когда всё в жизни изменилось. Школа была позади и теперь оставалось определиться с вузом. Собирая документы, Матвей обнаружил своё свидетельство о рождении и был неприятно удивлён, увидев в строке "мать" имя другой женщины, не той, что его воспитала.

Мария объяснила, что его родная мать умерла через месяц после родов от заражения, а она вторая жена отца. Отец же, ничего не мог объяснить, он умер, когда Матвею, не было и двух лет. Он часто пил, а после смерти жены из запоя решил не выходить, не взирая на то, что его ребёнку нужен был уход. Будучи соседкой, Мария следила за ребёнком, кормила, мыла, пеленала. Местные власти решили забрать ребёнка у нерадивого отца. Нужно было действовать незамедлительно. и тогда Мария убедила соседа в необходимости расписаться. Сделать это было легко, он уже давно не отдавал отчёта своим действиям и без Марии мог навредить себе и в особенности ребёнку.

Может юношеский максимализм сказался, но Матвей принял эту историю, как предательство, за длительный обман. Сначала обижался, а после просто жизнь закрутила интересная, увлекательная, семья, становление бизнеса, одним словом быт. Не до матери было. И с годами он привык не думать о ней вовсе. Конечно он её простил и уже давно. Мама была заботливой и нежной, как ласково она разговаривала с сыном, когда натирала мазью его ушибленные колени, каждый раз, когда он падал с велосипеда, раз за разом убеждая Матвея, что самое главное подняться и продолжать двигаться к своей цели, пока не достигнешь её.

Четыре часа дороги в раздумиях и воспоминаниях, пролетели незаметно. Вот и больница.

- Мария Родионова? - растерянно спросила молоденькая медсестра. Немного повременив добавила:

- Скончалась, час назад, её ещё не увезли.

Ноги у Матвея, так и подкосились.

- Как? - сказал мужчина, не скрывая слёз, - я же приехал!

Он прошёл в палату. На кровати лежала старенькая женщина с седыми волосами, такая же красавица. Матвей целовал ей руки и слёзы капали из глаз.

- Мама, я здесь, прости меня родная. Я думал у нас ещё много времени..

Когда ему отдали вещи умершей, кроме одежды, там был крестик и фотография сына...

Автор: Байки Сороки

Зэчка

Старый автобус распространяя вокруг себя запах бензина, тарахтя поехал дальше, оставив женщину одну. Она огляделась вокруг, здесь ничего не изменилось. Всё та же размытая дорога с жирной и чёрной грязью. Всё те же кусты в серых брызгах. Вдалеке виднелось село, оно узкой лентой растянулось вдоль кромки леса, уже светились в сумерках жёлтые квадратики окон, доносился лай собак и недовольно гоготали гуси.

«Да, здесь ничего не изменилось за шесть лет, — думала Вера — почти ничего.» Только справа на холме, больше не виднелся ряд фермерской техники, освещённой тусклыми фонарями. Там зияла темнота, она не знала, что стало с фермерским хозяйством Белова, наверное распродали наследники.

Вера вышла на центральную улицу села, она не удивилась бы, если из — за угла кто — нибудь запустил в неё камнем. Ей казалось, что из каждого окна на неё смотрит пара осуждающих глаз. Женщина шла пониже надвинув платок на глаза, надеясь остаться незамеченной. Что ждёт её впереди? Осталось ли что — то от её дома. Но идти ей было больше некуда, кроме родного села и она вернулась сюда, несмотря на ненависть которую испытывали к ней местные. Именно благодаря ей добрая половина села, шесть лет назад осталась без работы.

С тех пор она сильно изменилась, как внешне, так и внутренне. Ничего не осталось от той беззаботной красотки, что бойко стреляя глазками, покорила чёрствое сердце Аркадия Белова. Верка была фигуристой шатенкой с распахнутыми, синими глазами. У неё никого не было и жила она одна, в стареньком домишке на краю оврага. На Белова, народ только ещё не молился. На него работала большая часть жителей. Однажды Верка переехала к нему. Она считала, что вытянула в этой жизни, счастливый билет.

Но оказалось всё не так просто. Аркадий считал себя кем — то вроде местного барина, таких называют — самодур. А Верка для него была крепостной девкой для забав, но ослеплённая вниманием к себе столь важной персоны, она не сразу поняла его суть. Сначала он отстранил от неё всех подруг, потом запретил слишком откровенные по его мнению наряды, косметикой тоже пользоваться запрещал. Вся её жизнь постепенно превратилась в один большой запрет.

Она сидела дома и ждала его, варила борщи и убирала комнаты. Ни о каком выходе на работу речи быть не могло. Аркадию всё время казалось, что у неё кто — то есть, постоянные подозрения сводили его с ума. Вера пыталась доказать, что чиста перед ним, но вскоре поняла — это бесполезно. Дело было не в ней, а в нём. Она сколько угодно могла подстраиваться под него, но Аркадий был всегда недоволен. Когда дело дошло до рукоприкладства, Вера вернулась в свой домик на краю оврага, надеясь забыть всё как страшный сон. Но главный удар судьбы ожидал её впереди.

Белов заявился на следующий день после её ухода. Вера мыла пол на кухне, все двери были открыты. По дому гулял тёплый ветерок, пахло свежестью и чистотой. Она с наслаждением возила влажной тряпкой по полу, находя в монотонной работе успокоение. Он с силой пнул ведро и вода разлилась по кухне, превратив её в озеро. Вера поняла, что вслед за ведром, настанет её очередь.

Она не помнила, что произошло дальше, память будто щадя её нервы отказывалась воспроизводить картину того дня. Опомнилась уже когда двор был полон милиционеров, её о чём — то спрашивали тряся перед носом пакетом в котором лежал кухонный нож. За забором толкались соседи, на кухне была перевёрнута вся мебель и сорваны занавески, а посередине лежал Аркадий.

«Довела мужика!» — слышалось из — за забора. «Хвостом крутить надо было меньше и жил бы мужик!» «И что не хватало? Жила как сыр в масле!» «Хорошего человека сгубила!» «Что теперь с нами всеми будет? Благодаря ему была работа на селе!» Толпа возмущённо загудела: «Что будет? Что будет? На что нам теперь жить?»

Вера получила шесть лет лишения свободы, отбывала наказание в колонии общего режима. Эти годы дались ей нелегко, но и не так ужасно, как она ожидала. Благодаря миролюбивому характеру и умению выслушать и сострадать, она нашла себе приятельниц и их общение скрасило годы неволи. Но внешне больше не было той красотки с синими, наивными глазами. Она погрузнела, в волосы закралась седина, не было больше желания наряжаться и всячески украшать себя. Никогда не подумала бы Верка, что окажется за решёткой. Ей всегда казалось, что там обитают лишь опустившиеся, никчёмные люди. Но недаром говорят — от сумы да тюрьмы не зарекайся! Жизнь может разбиться в дребезги в один миг. Теперь она зэчка.

Она шла пряча лицо в платок и сердце её тревожно билось. Существует ли вообще её дом? Может его уже разобрали на дрова... Но на самом краю оврага, меж двух раскидистых берёз, ясно просматривались стены родного дома. Из оврага знакомо тянуло холодком, внизу журчал ручей и квакали лягушки. Сколько раз она представляла себе эти мгновения, сколько раз видела во сне родные места. За оврагом начинались леса полные грибов: сыроежки, маслята, подберёзовики... Хотелось сейчас же побежать туда с корзинкой!

Она тенью прошмыгнула в калитку, нашарила ключ в потайной застрехе. Открыв дверь ожидала, что её обдаст затхлый запах сырости, но этого не произошло. Она щёлкнула выключателем и по кухне разлился жёлтый свет лампы. Всё было прибрано, на подоконнике цвела розовыми гроздями герань. Вера уставилась на цветок ничего не понимая. Она прошла в комнаты, ничего не тронуто, всё на своих местах. Кто — то явно следил за домом пока её не было.

«Верка, Вееер!» — послышалось из сеней и в дом спешно зашла соседка Евдокия. «Ого, — сказала она вместо приветствия, — как ты изменилась... Я гляжу свет горит и бегом сюда. Вот принесла тебе перекусить, а то с дороги не емши.» Она поставила на стол банку с молоком и любовно завёрнутый в полотенце хлеб. «Спасибо, — улыбнулась Вера, — это вы следили за домом?» «Следила, а как иначе, — отозвалась соседка, — дом без присмотра оставлять нельзя...» «Спасибо! Спасибо вам большое!» — растрогалась Вера и слезинки задрожали на её ресницах. «Я пойду, — сказала Евдокия, — а то мужичьё у нас ещё держит на тебя зуб. Мой прознает, что к тебе ходила заругает!»

Вере стало легче на душе, хоть один человек её поддержал. Она налила в стакан ещё тёплого парного молока и в этот момент в дверь робко постучали. На пороге возник мальчишка лет тринадцати и неуклюже протянул ей пакет. «Мммамка передала!» — заикаясь сказал он, сунув Вере в руки свёрток. «Передай спасибо.» — сказала Вера и стеснительный мальчишка, кивнув убежал. Она так и не поняла кто это был, за шесть лет дети успели подрасти и сильно измениться. Свёрток источал аромат копчёного сала так, что слюнки текли.

Танька ворвалась без стука и сразу кинулась обниматься. Когда — то, ещё до Аркадия, они очень дружили. Верка расплакалась: «Я думала, что со мной никто говорить не захочет!» «Брось ты, — отозвалась Танька, — существует же женская солидарность! Это была самооборона, что бы там не говорили. Мужикам не понять наших бабьих дел, вот и злятся. Евдокия сказала, что ты вернулась. Я на минутку заскочила, вот тебе снеди всякой огородной притащила. Ты сегодня отдыхай с дороги, а завтра наболтаемся!»

Вера так растрогалась, что кусок не лез в горло. Она поняла, что зря плохо думала об односельчанах. Женщины поняли её и поддержали. С наслаждением ложась в свежезастеленную постель, она не успела закрыть глаз, как в окно настойчиво постучали. Даже в темноте она узнала массивную фигуру Олега. Этот мужик был негласным старостой села и пользовался всеобщим уважением и авторитетом.

«Не выходи. — сказал он, — через форточку поговорим. Мы с мужиками покумекали и решили, что глупо зло держать на тебя. Это бабы может чего не понимают, а в произошедшем твоей вины нет. Туго конечно стало без работы, но Аркадий сам виноват был. К тому же мужик он был скажем откровенно...

. Кхе, кхе. Ладно не буду при тебе таких слов говорить. Мы тут собрали с мужиками тебе немножко деньжат, на первое время. Бери, бери!» Вере было неловко брать эти деньги, но Олег просто кинул их в форточку и растворился в ночной мгле.

Автор: Анфиса Савина

Баба Вера

-Ну, вот и кончилась, Верочка, твоя жизнь.- вслух, сама себе, сказала баба Вера, широко открытыми глазами вглядываясь в толщу бурлящей воды под мостом.

Река была холодная и страшная, клубилась чёрной пенной шапкой у столбов моста, поднимала обжигающий пар у своих берегов, и, равнодушная, неслась дальше. Ей не было никакого дела до Верочки, стоявшей на мосту, и считавшей, что её некогда счастливой жизни пришёл конец. А ведь когда-то всё было по другому и баба Вера и подумать не могла, что будет вглядываться хмурой, осенней ночью в равнодушную пасть реки и мечтать только об одном - не бояться совершить последний шаг в такую манящую бездну.

Когда-то всё было по другому - был муж, любимая работа и Юлька, весёлая, озорная заводила - дочка, в которой и строгий Серёженька, и сама Верочка души не чаяли. Всё началось со смерти любимого мужа. Про таких, как он, говорили "сгорел на работе". Сергей занимал неплохую должность в крупном конструкторском бюро и ради них - Верочки и Юльки днями и ночами корпел над чертежами и проектами. И однажды утром, собираясь на работу, схватился за сердце и сполз по стенке, скрипя зубами от боли. Испуганная Верочка вызвала скорую помощь. В больнице умирающий муж сказал ей: "Ты смотри, Верка, девку не разбалуй. Она и так споваженная. Будет верёвки вить из тебя. Построже с ней, иначе не миновать беды". Как в воду глядел муж - после его смерти Верочка замуж больше не вышла, хоть и кавалеров было много, растила Юльку в любви и достатке, благо, зарплата позволяла, и не замечала, как превращается её красавица и умница в махровую эгоистку, которая нуждается то в новой кофточке, то в брючках, да подороже и покрасивее. Классная руководительница в школе намекала Верочке на то, что дочь надо брать в ежовые рукавицы, но Верочка только вздыхала: "Она же одна у меня, как же мне её не баловать. И без отца она.." На что молоденькая учительница с твёрдым взглядом и гладко причёсанной головой произнесла: "А вот отец девочке как раз не помешал бы." Рано начала её Юлька с парнями хороводиться, потом курить да алкоголь пробовать. С личной жизнью у неё всё не складывалось - нормальные, пообщавшись, сами уходили, а толклись возле неё только всякие пропойцы да урки. И бесполезны были слова матери о том, что ни к чему хорошему это не приведёт, никакие уговоры на Юльку не действовали. А когда она всяких приблуд домой водить начала, вот натерпелась Верочка страху - пряталась у себя в комнате, закрывшись на два замка и не спала всю ночь, слушая раскатистый хохот пьяных мужиков, да Юлькины похотливые взвизгивания.

Очень быстро некогда уютная квартирка превратилась в самый настоящий притон. А Юлька, которая превратилась к тому времени в громогласную сорокапятилетнюю бабищу весом в девяносто килограмм, начала ещё и мать поколачивать, обвиняя её в своей несложившейся жизни. А Верочке и пойти некуда - всю жизнь положила на Юльку, ни подруг не заводила, ни знакомых, да и на пенсию к тому времени уже вышла. Соседям до неё и дела нет - ну и что, что ходит тихонькая старушка с третьего этажа день через день с фингалами на лице. И оставалось только бабе Вере плакать в своей комнате и молить равнодушного Бога, чтобы отправил её быстрее к Серёженьке.

Это случилось в октябре, в один из хмурых, нерадостных дней. Вернее, ночью. Баба Вера, мучившаяся в комнате от жажды, дождалась, когда пьяная компания угомониться и отправилась на кухню, чтобы набрать воды в кружку. Старалась не шуметь, не шаркать непослушными ногами в старых тапочках. На диване и на полу увидела пьяные лица, застывшие во сне с равнодушными гримасами. Кругом была вонь перегара, валялись бутылки, объедки каких-то костей и пустые упаковки от "Роллтона" и "Доширака". Содрогнулась, когда увидела, как пьяная Юлька спит на груди огромного, волосатого мужика, скользнула на кухню, налила воды и тут ненароком зацепила бутылку с каким-то пойлом. Бутылка упала на пол и разбилась вдребезги. От шума проснулась Юлька, подскочила, как ужаленная и, увидев, как из бутылки на пол льётся мутная жидкость, накинулась на мать с кулаками. Рвала ей волосы, била, куда придётся, повторяя: "Выметайся отсюда, старая карга, надоела ты мне, всю жизнь споганила своим нытьём. Квартиру мне отец оставил, выметайся отсюда, чтобы духу твоего не было!" Еле-еле, уворачиваясь от ударов дочери, баба Вера покидала в пакет свои вещи, надела куцее, тонкое пальтишко и выскочила за дверь, лишь бы быстрее оказаться подальше от страшных глаз дочери и её болезненных ударов. Доковыляла до соседнего двора, села там на скамейку, поёжилась от пронизывающего, холодного осеннего ветра. Мыслей в голове не было. Вообще никаких. Кому нужна она теперь, в этом равнодушном мире. Нет ей теперь места среди людей. Побрела к реке, на мост.

Мимо проезжающие машины и внимания не обращали на худенькую старушку с пакетом, стоявшую на мосту в такой поздний час. Чего им - молодым, обеспеченным, весёлым. Вон как несутся - шины по асфальту "ших-ших". Никому не было дела до бабы Веры, маленького человечка в большом хороводе людских судеб. А той и бояться нечего - раз отказалась от неё единственная дочь, значит, никого у неё нет теперь, плакать по ней некому. Пора и честь знать - отжила, видать, своё, баба Вера, можно и к Серёженьке отправляться. Сказал он ей перед смертью ведь: "Дочь вырасти хорошим человеком, да сама поживи, порадуйся, внуков понянчи. А потом приходи, я ждать тебя буду..." Не довелось внуков понянчить, горько на сердце - не смогла она из дочери человека сделать. Видать, за это ей на том свете и перед Сергеем ответ держать придётся, и перед Богом.

Подумала напоследок обо всём этом баба Вера и стала через невысоконький заборчик наклоняться. Вся жизнь перед глазами пронеслась, а чёрная, страшная река манила и манила к себе, шумела, переливаясь через пороги, била о берега, беспокойная, встревоженная ветром. Не почувствовала баба Вера, как кто-то схватил её тонкое, худое, старческое тело, и оттащил от заборчика, от бездны... Услышала только голос мальчишеский, совсем ещё юный: "Да ты что, бабушка, ты что делаешь! Ишь, чего удумала!" Очнулась в машине, в тепле, мужская рука протягивала ей стакан с тёплым чаем. Глянула на спасителя - худенький парнишка, лет двадцать пять-двадцать семь, торчащие уши, нелепый длинный нос, копна вьющихся волос обрамляет тонкое лицо. Произнесла только: "Да ведь мы не знакомы с тобой, милок. Ты зачем остановился-то?" Бледный от пережитого, парнишка только произнёс: "А Вы на бабушку мою похожи, только я не знаю, где она. Мы с Витькой, братом моим, её после детдома так и не нашли". Парнишка отвёз её в больницу и ночь баба Вера провела в чистой тёплой палате.

Следующие дни она помнила, как в бреду или во сне, видать, прогулки на холодном воздухе не прошли бесследно - у неё ломило голову, возникали какие-то галлюцинации, она металась в бреду на белой постели, и всё никак не могла прийти в себя. Сквозь пелену бессознательности всплывало обеспокоенное лицо её спасителя, он наклонялся над ней, а потом что-то спрашивал у врачей и голос его звучал тревожно. Но выкарабкалась баба Вера, и, открыв глаза после тяжелого забытья, подумала про себя: "Значит, рано тебе ещё, Верочка, на покой. Нужна ты Господу для чего-то на этом свете." Скоро к ней подошла молоденькая медсестричка, дала таблетки, поставила укол, а потом произнесла: "Какой у вас внук хороший, заботливый!". "Внук?" - спросила баба Вера, не веря своим ушам и словам миловидной медсестры. "Ну, конечно, внук ваш, Женя, который вас привёз сюда. Вон, и палату вам отдельную оплатил, приезжает каждый день, спрашивает о вас, заботится. Фруктов полный холодильник привёз и соки. Такому внуку только позавидовать можно." - на щеках медсестры образовались приятные ямочки, а улыбка оголила белоснежные зубки. "Внук" - подумала баба Вера, - "Да откуда ж он нарисовался? Ведь не было внуков у меня" Она прекрасно понимала, что не может пользоваться добротой парнишки, который принимает её за совершенно другого человека, а потому, когда он появился в её палате с очередным пакетом вкусностей, она сказала ему: "Милок, ты меня, видать, не за ту принял. Я не твоя бабушка". На что парнишка сказал, присев на край её кровати: "А я знаю, бабуля. Просто ты на неё очень похожа. Я в ту ночь с работы возвращался, смотрю, на мосту стоите вы - маленькая, худая, а в профиль - ни дать, ни взять, моя бабуля. Сердце защемило, я понял, что не просто так вы в холодную ночь на мосту околачиваетесь, вот и остановился. Меня с Витьком, моим братом, бабушка растила. А потом нас в детдом забрали. Мать пила, шаталась неизвестно где, отца мы не знаем своего, бабушка, как могла, тянула нас двоих. А когда я вышел из детдома, пришёл домой - а бабули нет, и приезжать она к нам в последние годы не приезжала. Соседи разное говорили - что её в психушку забрали, что она ушла из дома и не вернулась. Мы много лет её искали, но так и не смогли найти, как будто канула она куда. А тут вы... И у вас, я вижу, не всё в порядке - врачи говорят, что в синяках вы, что в свежих, что в старых, значит, кто-то долго и методично бил вас. На голове вон раны, как будто волосы вам дёргали. И не просто же так вы ночью на реку пошли... У нас с Витькой нет никого, только мы вдвоём всю жизнь... Оставайтесь с нами - бабушку нам замените, а мы о вас заботиться будем."

Баба Вера заплакала, а потом сказала ему: "Да зачем вам такая обуза, сынок? И Витька твой - да разве согласится он чужого человека в доме принять?" Парнишка засмеялся и сказал: Да ты нам уже, как родная!" И баба Вера, задыхаясь от слёз, поведала Женьке свою историю... И про Юльку, и про её гулянки, и про свою невесёлую участь... А Женька сжал худые кисти в кулаки и произнёс: "Ну и натерпелась ты, бабушка. Тем более, нельзя тебе домой возвращаться - убьёт тебя спьяну твоя Юлька".

Через две недели бабу Веру подлечили, и Женька приехал за ней в больницу. Боялась баба Вера ехать к нему домой - а ну, как брат его, Витька, прогонит её, старую... Да и правильно сделает - никто она им, чужой человек, и близким никогда не станет, чтобы там не говорил Женька.

Дом братьев находился в дачном посёлке. Добротный, уютно обустроенный, с большим садом-огородом и резной беседкой во дворе. Два этажа, белоснежные стены, искусно выписанные ворота. Баба Вера восхитилась, глядя на всю эту красоту и спросила Женьку: "Ты кем же работаешь, милок, что в таком молодом возрасте такой дом отстроил себе?". Женька невесело усмехнулся: "Это бабушкин дом. Мы после детдома в нём поселились. Я Витьку под опеку забрал. Пахал днём и ночью, ещё учиться успевал. Я программёр, бабушка, самый лучший в городе. Потому и дом смог поднять, и Витьку вот... Учится он тоже. Только он к земле привязан, к хозяйству. Сад-огород весь на нём. И беседка, и калитка, и палисадник вот - его рук дело. Так и живём".

Навстречу им уже выходил из дома худенький, болезненного вида подросток. На его лице только необычно лучезарно светились добрым светом огромные голубые глаза. А волосы кудрявые, как у Женьки, только аккуратно причёсанные. "Я там обед приготовил" - произнёс он звонким голосом. И повернулся к бабе Вере: "Пойдёмте, вас тут никто не обидит". Они показали ей её комнату на первом этаже - небольшую, уютную, с окном, которое выходило в сад. Баба Вера отметила про себя, что летом, вероятно, в этом саду очень красиво. В комнате у неё стоял стол, плательный шкаф, кресло, телевизор, удобная кровать. Не веря в то, что это всё правда, баба Вера села на кровать и расплакалась от нахлынувших чувств. Ребята обняли её, сочувствуя и переживая вместе с ней.

С тех пор у неё началась совсем другая жизнь. Наконец-то ей казалось, что она живёт для себя, и в то же время о ком-то заботится, кому-то нужна. Её внуки. Они стали ей дороже некогда родного человека - её дочери. Они называли её не иначе, как бабушка, или баба Вера. Прежде тихая старушка, не смевшая и носа показать из своей комнатки в захламленной квартире, превратилась в живенькую бабулю, по утрам успевающую настряпать "внукам" пирожков, а в обед накормить настоящим борщом. И сколько бы ребята не уговаривали её отдохнуть, почаще лежать (Витька даже смастерил ей сам кресло-качалку), она то и дело находила себе заделье. Обычно ребята целый день проводили кто на работе, кто на учёбе. Женька часто работал дома - на втором этаже у него был оборудован кабинет. Иногда баба Вера приходила туда, приносила ему чай с пирожками, гладила по вьющимся волосам и повторяла: "Испортишь ты зрение, Женечка! Хоть бы на минуту оторвался от своих машин.". Женька улыбался, целовал её в морщинистую щёку, говорил: "Ничего, бабуля, прорвёмся" и с удовольствием поглощал пирожки. Витька же появлялся только к вечеру. У него было много нагрузок в университете, и он приходил уставшим, но таким же весёлым, как и всегда. Вечером они собирались на террасе за домом, и пили чай с душистым вареньем. Три раза в неделю в дом приходила женщина из посёлка, что бы навести порядок и убраться. Сначала баба Вера попыталась потихоньку воспротивиться этому, сказав Женьке про то, что работу по дому могла бы выполнять она, но Женька даже думать об этом запретил: "Я бабушку нашёл не для того, чтобы нагрузить её уборкой и стиркой. А тёте Люсе я неплохо плачу, и если без работы она останется, кто поднимет её двойняшек? Нет, ба, пришло твоё время отдыхать. И чтобы о тебе кто-то заботился". И всё-таки баба Вера без дела сидеть не умела - то с вязаньем, то стряпнёй, то по лету цветы в саду высадить - вобщем, находила себе занятия.

Так, совершенно внезапно переменилась её жизнь и жизнь молодых мальчишек, не знавших с малых лет родительской любви и ласки, и рано потерявших единственно родного человека - свою бабушку. Очень сильно привязалась баба Вера к своей новой семье, и с содроганием вспоминала холодную октябрьскую ночь и жуткие воды чёрной, неприветливой реки. От синяков скоро не осталось и следа, да и душевные раны медленнее, но затягивались. Всё реже вспоминала баба Вера свою Юльку, выгнавшую её на октябрьский холод, и всё больше привязывалась к своим новым "внукам". Болело её сердце только за то, что видимо, не выпутается уже дочь из этих сетей, не станет нормальным человеком. А иногда накатывал страх - а вдруг найдёт её Юлька в этом тихом, спокойном месте, где царит любовь и семейный комфорт, придёт, вытащит отсюда за волосы и потащит в грязную, пропахшую потом и перегаром, квартиру. В такие минуты всё её худое тело содрогалось и она втягивала голову в плечи. Ребята, наблюдая это, с тревогой спрашивали: "Ты чего, ба, не заболела ли?". И словно понимали, что её тяготит или тревожит.

Прошло два года с тех событий. Баба Вера окрепла, окончательно поправилась, перестала стесняться посторонних людей и в свободное время общалась с соседками по посёлку. Ребята помогли ей освоить интернет, и она понемногу общалась в соцсетях с бывшими одноклассниками и однокурсниками. Там, в интернете, и разыскал её нотариус. Написал ей и попросил о встрече. Разговор касался Юльки. Узнав об этом, баба Вера сначала испугалась, но потом всё-таки пригласила нотариуса домой. Приехав, он сказал ей, что её дочери больше нет - её избил сожитель после очередной попойки, и она не выжила. Поскольку наследников на квартиру после Юльки не осталось, нотариус очень долго искал бабу Веру, её мать. Передав все необходимые документы и объяснив, что нужно делать, нотариус уехал. А баба Вера ещё долго сидела в беседке, пытаясь понять - испытывает ли она горечь утраты, сожаление, боль, оттого, что её дочь так беспутно закончила свою жизнь. Говорят, детей любят любыми... В глазах защипало от слёз - баба Вера вспомнила, какой ласковой певуньей была её дочь до того, как связалась с плохой компанией. Возможно, это её, матери вина - была с дочкой сильно мягкой, всё позволяла, жалела, что растёт без отца.

Продолжение в следующем посте...