5 марта 1953 года умер И.В. Сталин. Это стало большим потрясением для страны, ведь он казался вечным.
Академик А.А. Зализняк, бывший тогда студентом, вспоминает:
"Я узнал о смерти Сталина утром, перед тем, как идти в университет. По радио. Сообщения о болезни были, наверное, но я этого не помню - во всяком случае, в моем окружении никто не подозревал, что болезнь может быть смертельной. Первая реакция - неожиданность. Абсолютное ощущение конца эпохи с неизвестным продолжением, в некотором смысле - и конца света. Произошло что-то, после чего абсолютно непонятно, как будет жизнь устроена и, в общем, страшно.
В университете примерно помню тот день. Все занятия отменили, и нас повели в Коммунистическую аудиторию, она была полна, и один за другим профессора на сцене должны были вставать и плакать, и еще что-то говорить при этом. В аудитории тоже среди студентов и особенно студенток сколько угодно было тех, которые плакали. ...
Не помню, в тот же день, или нет, стало известно, что можно пойти попрощаться со Сталиным в Колонный зал. Поскольку это действительно было зрелище для мальчишек очень интригующее, то я отправился туда. К счастью, один. В компании совершенно неизвестно, чем бы кончилось.
Больше всего было любопытства, но, может быть, и ощущение причастности к историческому событию. Я бодро пошел - мы жили тогда в районе Грузинских улиц, между Белорусским вокзалом и Пресней. Пошел пешком по улице Горького, до Пушкинской площади добрался совершенно свободно, народ там был, но… густело понемножку. Перешел туда, где сейчас кинотеатр «Россия», к началу Большой Дмитровки. Я вполне понимал, как попасть в Колонный зал - это была самая прямая дорога, и совершенно не представлял себе ничего другого, кроме чистой географии - дойти и все…
Я подошел к горлу, к устью Дмитровки, и там началось то, что мне очень не понравилось. Потому что я вообще толпу не люблю. И такое стеснение справа и слева, когда никуда не двинешься, у меня вызывает большой дискомфорт. К великому счастью, я быстро успел почувствовать, что это мне совсем не нравится - еще в тот момент, когда можно было протиснуться назад. Я прошел по Дмитровке совсем чуть-чуть и понял, что там уже плохо, а впереди еще хуже, и продрался обратно.
Я решил: нет - так нет. То есть любопытство было, конечно, но не настолько непреодолимое, чтобы ради этого рисковать, - хотя мне и в голову не приходило, что дальше будет Ходынка. Просто очень противно стало в таком тесном месте.
Мама не пошла - об этом не было и речи. Она узнала о давке и гибели людей еще до того, как я успел вернуться домой, но не успела сильно испугаться, потому что сперва услышала от соседей что-то неопределенное о том, что происходит в Москве, и не представляла масштаба опасности… и тут я вернулся.
Она испугалась задним страхом на день или два позже, когда начали поступать сведения о жертвах. Стало известно, что некоторые дальние знакомые погибли, в основном - мальчишки-девчонки. Во многих местах погибли люди, на Трубной было самое ужасное, и на Дмитровке тоже - там довольно много людей было просто раздавлено о стены. Какого-нибудь выступа стены было достаточно… практически на всем протяжении лежали трупы.
Мой тогдашний приятель оказался необычайно ловок, героического склада был человек, и он считал своим долгом побывать там непременно. Он говорил, что ему удалось пройти мимо гроба Сталина трижды, - может и преувеличил немного свои подвиги. Потом уже стало ясно, что это был смертельный номер.
О тех днях еще помню, что кое-кто с нашего курса написал стихи в честь Сталина, такие торжественно-восхваляющие-похоронные - все-таки филологический факультет. Стихов не запомнил, только сам факт. И это не было официальным, казенным поступком - автор совершенно искренне их написал".
Такими же стихами отозвались и более взрослые и известные поэты - О. Берггольц, А. Твардовский, другие. Думается, реакция Володи Высоцкого ничем не отличалась от вышеописанного. Может быть, на волне общих впечатлений, а может быть, по просьбе матери для стенгазеты, 15-летний мальчик написал не менее торжественно-восхваляющие-похоронные стихи, чем студенты филфака:
Моя клятва
Опоясана трауром лент,
Погрузилась в молчанье Москва,
Глубока её скорбь о вожде,
Сердце болью сжимает тоска.
Я иду средь потока людей,
Горе сердце сковало моё,
Я иду, чтоб взглянуть поскорей
На вождя дорогого чело...
Жжёт глаза мои страшный огонь,
И не верю я чёрной беде,
Давит грудь несмолкаемый стон,
Плачет сердце о мудром вожде.
Разливается траурный марш,
Стонут скрипки и стонут сердца,
Я у гроба клянусь не забыть
Дорогого вождя и отца.
Я клянусь: буду в ногу идти
С дружной, крепкой и братской семьёй,
Буду светлое знамя нести,
Что вручил ты нам, Сталин родной.
В эти скорбно-тяжёлые дни
Поклянусь у могилы твоей
Не щадить молодых своих сил
Для великой Отчизны моей.
Имя Сталин в веках будет жить,
Будет реять оно над землёй,
Имя Сталин нам будет светить
Вечным солнцем и вечной звездой. (1953)
Друг Высоцкого В. Акимов вспоминает о тех днях:
"Особой доблестью среди ребят считалось пройти в Колонный зал. Мы с Володей были дважды – через все оцепления, где прося, где хитря; по крышам, по чердакам, пожарным лестницам; чужим квартирам, выходившими чёрными ходами на другие улицы или в проходные дворы; под грузовиками; под животами лошадей; опять вверх-вниз, выкручиваясь из разнообразнейших неприятностей, пробирались, пролезали, пробегали, ныряли, прыгали, проползали. Так и попрощались с вождём"
Неизвестно, что на самом деле пережил Володя во время "прощания", какие эмоции испытал, пробираясь в Колонный зал, потом узнавая о давке и жертвах, но мертвого тела он видеть не мог до конца жизни. Всеми правдами и неправдами избегал присутствия на похоронах даже близких друзей, нарываясь на обиды, непонимание и разочарование оставшихся товарищей. Да и к Сталину отношение очень скоро поменялось. Мальчик повзрослел, многое узнал...
Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодной — и всё позади, —
И наколка времён культа личности
Засинеет на левой груди.
Протопи ты мне баньку по-белому, —
Я от белого свету отвык, —
Угорю я — и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс!
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Протопи ты мне баньку по-белому, —
Я от белого свету отвык, —
Угорю я — и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!» —
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.
А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили,
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.
Не топи ты мне баньку по-белому, —
Я от белого свету отвык, —
Угорю я — и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Ох, знобит от рассказа дотошного!
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.
Застучали мне мысли под темечком:
Получилось — я зря им клеймён, —
И хлещу я берёзовым веничком
По наследию мрачных времён.
Протопи ты мне баньку по-белому, —
Чтоб я к белому свету привык, —
Угорю я — и мне, угорелому,
Ковш холодной развяжет язык.
Протопи!...
Не топи!..
Протопи!.. (1968)
Известный польский актёр Д. Ольбрыхский, хорошо знавший Высоцкого, вспоминал довольно показательный случай: Однажды Высоцкий вёз его и других польских актёров по Подмосковью. Путь пролегал мимо дачи Сталина. "Тут сдох Сталин", – сказал Володя. – "На этой даче умер Сталин", – перевёл я. – "Ты переводи как следует! – взорвался Высоцкий. – Я сказал: сдох!"
...А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу, —
Их всех свезли туда в автомобиле,
А самый главный — вылетел в трубу. (1977)
