Человек застрелился.
В плаще и очках.
Он лежит у палатки на хвойной постели.
Переваривал пищу, стоял на ногах,
и никто не заметил, что он – на пределе.
Иногда улыбался куда-то туда –
в голубую, зовущую сторону юга.
Может, в той стороне, где дымят города,
разлюбила его, погубила подруга...
... Мы его положили в плаще в мерзлоту,
мы его пожалели, известно...
А потом навалили потолще плиту
и ушли торопливо на новое место.
И остались река, да гора, да луна.
Человеку нужна тишина...
Глеб Горбовский
1964
Время течет неслышно, а жизнь - журча.
Что-то неладно вышло с игрой луча
в первом ручье, втором ли, но - ни огня,
ни темноты не помню. Не жди меня.
Шепот в воде кромешной молчит, дрожит,
время течет неспешно, а жизнь бежит,
не понимая, что там - светла, слаба,
льется бескровным потом с крутого лба.
И полетит окольной листве вослед
скомканный в беспокойной руке билет -
спутаны час и дата, не плачь, жена,
время еще богато, лишь жизнь бедна.
Бахыт Кенжеев
Я строил из себя
пожившего.
Пожившего.
Поднаторевшего.
Усталого и отспешившего.
Уверенного.
В меру грешного.
И понял вдруг,
что вот
по улице,
как существо необычайное,
пронёс себя
известный умница,
весь выстроенный
из молчания!
А этот застарелый путаник –
в берете,
с палкой не по росту, -
он выстроил себя
из пуговиц,
из брюк и пиджака
в полоску…
А этот –
в анекдотах пустеньких.
А тот –
в загадочном загаре.
А этот –
приложенье
к усикам
и скромный постамент
к сигаре…
А вот,
цедя слова задавленно,
руками бледными колыша,
шагают
юные фундаменты.
Без стен
(не говоря о крышах!).
Считают:
надо торопиться.
Прислушиваются к разговорам…
Так
по крупице,
по крупице
мы строим из себя
кого-то.
Как будто время
опустело.
И не окликнет.
И не спросит…
Тут
думать надо.
Делать дело.
Оно тебя само
построит.
Р. Рождественский
«Я впервые оказалась с Ахматовой с глазу на глаз. Увы! Это мое посещение оставило во мне такое чувство неловкости, что я долго не могла от него отделаться. Анна Андреевна полулежала на диване и указала мне на стул: "Садитесь, пожалуйста". Я успела заметить, что диван был здорово потерт, а на столе – беспорядок, часто встречающийся у людей, работающих дома. "Хорошо, – подумала я, – мебель для людей, а не люди для мебели". Я передала книгу Анне Андреевне. "Благодарю".
Молчание.
В это время без стука вошла в комнату та же девочка, по-хозяйски взяла оставленную на столе чашку и вышла.
– Я совершенно не умею разговаривать с детьми, – сказала я.
– С детьми надо разговаривать так же, как со взрослыми, – ответила Анна Андреевна. Молчание. Мое чувство неловкости все усиливалось.
– Извините, Анна Андреевна, я должна вас покинуть – очень тороплюсь.
Она встала, провожая меня, и вывела по коридору до входной двери.
Я ушла от нее просто подавленная. А через несколько лет я вспомнила об этом неудачном визите вот по какому поводу.
Осмеркин, который стал моим мужем, ездил каждый месяц из Москвы в Ленинград, где он занимался в Академии художеств с дипломниками. Я работала на эстраде, выступала в литературных концертах и имела возможность свободно распоряжаться своим временем. Мы стали жить на два города. Появилось много новых друзей среди ленинградцев. Александр Александрович часто бывал у Ахматовой. Как-то раз он обратился ко мне с неожиданным вопросом: "Скажи, ты давно была в зоопарке? Ходила ли смотреть птиц?" – "Да, и с большим интересом". – "А обратила внимание на какаду? Какая интересная птица! Вокруг нее щебечут, перелетают с места на место разные птицы, подают голоса другие попугаи, а она сидит спокойно, очевидно не слыша и не видя никого кругом, с устремленным вдаль взглядом. Я не раз вспоминал эту птицу, бывая у Анны Андреевны. Она так же замыкается иногда, тоже ничего не видит и не слышит вокруг, погруженная во что-то свое". – "Ну что же, теперь мне понятно ее поведение, когда я занесла ей книгу. Очевидно, я пришла не вовремя. У меня было такое чувство, какое бывает перед светофором: "Красный свет! Не приближайся! Остановись!" – "Да, об этом надо знать. С тех пор как я это понял, я всегда спрашиваю у нее по телефону: "Анна Андреевна, можно прийти? Какаду сегодня не будет?" А она, смеясь, отвечает: "Нет, не будет. Приходите".
Это свойство Ахматовой, видимо, хорошо знал ее друг Н. И. Харджиев. Однажды, когда Анна Андреевна остановилась в Москве у нас, он при мне зашел к ней утром. Я хотела выйти из комнаты, но Анна Андреевна благодушно и весело пригласила меня остаться. Мы оживленно беседовали втроем, как вдруг Анна Андреевна замолчала, глядя куда-то в пространство. Мы тоже замолчали. Прошло несколько минут, молчание не нарушалось. Николай Иванович слегка потянул меня за рукав: "Пойдемте. Наверное, Анна Андреевна хочет... – тут он стал подыскивать подходящее выражение – сочинять". Мы вышли с ним из комнаты в мастерскую. А там собрались друзья Осмеркина. Говорили, смеялись, пили сухое вино. Час пролетел незаметно. Наконец, дверь в мастерскую отворилась, и Анна Андреевна как ни в чем не бывало присоединилась к нам. "Как хорошо, – шепнул мне Осмеркин, – какаду улетел". А я подумала, что зажегся зеленый свет.»
Гальперина-Осмеркина Е. К.: Встречи с Ахматовой
